Последний негодник - Страница 27

Впрочем, Элизабет и Эмили в очень юном возрасте научились жить с душеной болью. С каждой потерей они сильно горевали. Но и гневались тоже, поскольку их папа всегда говорил им, что чувствовать ярость – это естественно.

Со временем гнев улегся, а тягостное горе перешло в тихую печаль. Сейчас по прошествии двух лет после кончины их любимого отца и около восемнадцати месяцев после смерти «малыша» брата, в котором они души не чаяли, возвращался их природный интерес к жизни.

Мир больше не был одинаково черным. Были, конечно, темные моменты, но и солнце светило тоже. И одним из ярких солнечных лучей являлся их опекун, чьи деяния привносили бесконечные волнения в то, что в Блэкли было принято считать банальным течением жизни.

– Готова спорить на что угодно, что в половине писем тети Дороти, которые она получает от своих друзей, пишется о нем, – заявила Элизабет, глубоко вздохнув при мысли, как же долго еще ждать.

– Сомневаюсь, что эти сплетники знают больше того, что пишут в «Сплетнике». Они узнают все из вторых рук. Или даже из третьих.

Эмили взглянула на сестру:

– Я не думаю, что папа одобрил бы, если бы мы сунули нос в ящик с письмами тети Дороти. Не стоит даже думать об этом.

– А я уверена, что он не одобрил бы то, что никто нам ничего не рассказывает о нашем собственном опекуне, – возразила Элизабет. – Это неуважение к папе, который назначил своего кузена Вира нашим опекуном, ведь так? Вспомни, как папа читал письма своих друзей, смеялся и говорил: – «Только послушайте, что на этот раз выкинул кузен Вир, этот плут».

Эмили заулыбалась:

– «Негодник, – говорил он. Настоящий негодник Мэллори, как его дед и братья дедовы».

– «Последний из старой истинной гвардии», – тихо процитировала отца Элизабет. – «Вир, как в veritas». (veritas - лат. – правда, истина. – Прим.пер.)

– «Эйлуин – потрясающий друг». Он ведь был Робину другом, верно?

– И потрясающим.

Глаза Элизабет сияли:

– Они не могли остановить его. Нас держали в стороне, когда умирал Робин, потому что они все боялись. Но только не дядя Вир. – Она взяла сестренку за руку. – Он был предан Робину.

– И мы будем преданы ему.

Они улыбнулись друг дружке.

Элизабет положила «Сплетника» в камин.

– Теперь, что касается тех писем, – произнесла она.

– Не так туго, чтоб тебе провалиться, – выругалась Лидия. – В этой штуковине трудно двигаться. Незачем затягивать так, что дышать невозможно.

Речь шла о некоем корсетоподобном устройстве, искусно задуманном для того, чтобы придать женским формам мужской вид.

А персона, на которую Лидия обрушивала проклятия, была Хеленой Мартин (См. «Пленники ночи» – Прим. пер.)

В старые денечки, когда она и Лидия промышляли в лондонских трущобах, Хелена сделала успешную карьеру воровки. В нынешнее время Хелена стала еще более успешной куртизанкой. Их дружба выдержала долгие годы разлуки, а заодно и перемену занятий.

В данный момент дамы пребывали в элегантной загроможденной гардеробной в тихой дорогой резиденции Хелены в Кенсингтоне.

– Он и обязан быть тесным, – ответила Хелена, – если не хочешь, чтобы твоя мужская грудь смотрела в одном направлении, а остальные твои части тела в другом.

Она в последний раз грубо дернула шнурок, затем отступила в сторону.

Лидия осмотрела свое отражение в зеркале. Благодаря хитрой штуковине ее грудь теперь напоминала голубиную. Вид был исключительно модный. Многие мужчины подкладывали себе плечи и грудь и утягивали корсетами талии, чтобы достигнуть такого вида. Кроме Эйнсвуда. Вот уж кому не требовалось фальшивые уловки, ведь мужские стати под его одеждой были собственными.

В тысячный раз за неделю, считая со встречи в «Голубой Сове», Лидия изгоняла его образ из памяти.

Она отступила от зеркала и стала одеваться. Теперь с этим надежным приспособлением остальная часть мужского костюма, в которую Лидия быстро облачилась, сидела на ней вполне удовлетворительно.

Несколько месяцев назад Хелена надевала этот костюм на маскарад и всех дурачила. Благодаря некоторым изменениям – Хелена была ниже – Лидия надеялась на такой же успех, хотя собиралась вовсе не на маскарад.

Ее целью являлся «Джерримерз», игорное чистилище в тихом проулке, примыкающем к Сент-Джеймс-стрит. Она сообщила Макгоуэну, что хочет написать об этом месте, оказав любезность страждущим читательницам: взгляд женщины изнутри на мир, в который им обычно путь заказан, во всяком случае, приличным особам женского пола.

По правде сказать, так оно и было. Хотя это была не единственная причина, и не поэтому Лидия выбрала именно «Джерримерз».

До нее дошли слухи, что это место побочным образом служит для сбыта краденного. Поскольку никто из ее доносчиков так ничего и не узнал от обычных скупщиков краденого о памятных вещицах Тамсин, имело смысл попытаться проверить другие источники.

Тамсин не согласилась, что это имело смысл.

– Вы уже потеряли две недели, разыскивая мои драгоценности, – распекала она Лидию этим вечером. – У вас есть более важные цели в интересах людей, которые воистину нуждаются в помощи. Как вспомню Мэри Бартлз, так мне стыдно за слезы, пролитые над кучкой камней и металла.

Лидия заверила Тамсин, что основной задумкой являлось сочинение истории об этом игорном аде. Ежели ей по ходу дела случится узнать что-нибудь о драгоценностях, что ж, прекрасно, но она не станет яро заниматься этим делом.

Никто и не смог бы «яро заниматься» чем бы то ни было в этой тесной клетке из холста и китового уса, думала Лидия, повернувшись, чтобы проверить свой маскарад сзади перед зеркалом.